Цветок (стихотворение в прозе)
Мама водила Лику в детский сад утоптанной тропинкой вдоль домов, деревянных и одноэтажных. Лика вытягивала шею, заглядывая в окна, хоть мама и называла это неприличным, одергивая дочь, но Лика не слушалась — она рано усвоила манеру подглядывать за людьми.
Зимой ей мало что удавалось разглядеть, особенно утром, когда свет еще не горел, но весной в каждом окошке ее ждал фильм: в одном ругались, в другом пили чай, а толстый мальчик тайком пододвинул себе вазочку с вареньем и загородил ее локтем, в третьем старушка раскладывала по кучкам бумажные деньги, а молодая девушка стояла над ней, сжав губы в ниточку, а однажды Лика увидела, как мужчина толкнул женщину так, что она сползла по стенке и сидела на полу, закрыв голову руками. Если бы они не торопились в садик, Лика бы обязательно досмотрела, чем кончится дело, победит ли добро, хотя, конечно, победит, оно ведь всегда побеждает.
В окошке первого этажа на подоконнике стоял цветок, занимая почти весь оконный проем — с мясистыми стеблями и зелеными молодыми листочками. Цветок цеплялся за тюль, словно стремясь его отдернуть, тянулся вверх, едва не высовываясь в форточку.
С Ликой цветок не здоровался: он держался надменно в своем пузатом горшке, а Лика, проходя мимо, стеснялась его, как важного взрослого и опускала глаза. «Посмотри, какой я сильный, я выше тебя!», — словно хвастался цветок, выкатив сочный стебель колесом. — «Захочу, пробью стекло и буду жить на улице, на свободе».
«Захоти, захоти», — дразнилась Лика, показывая цветку язык, зная, что тому не сойти с подоконника.
— С кем ты там шепчешься-то? — возмущалась мама, дергая Лику за руку, она все время одергивала ее, вырывая из размышлений. — Пошли скорее, опоздаем!
Они проходили, убыстряя шаг, а цветок никуда не спешил и, хотя втайне завидовал Лике, принимал равнодушный вид, мол, мне и здесь хорошо.
Днем цветок дремал, нежась на солнышке, и Лика, которая уже пошла в школу и возвращалась одна, без провожатых, останавливалась и постукивала по стеклу, чтобы его разбудить. Цветок лениво поднимал кряжистую голову, встряхивал зеленой гривой.
— Ну что? Все сидишь на своем подоконнике? — спрашивала Лика. — И не скучно тебе?
— Сижу, — ворчливо отвечал цветок. — Только бездельники бегают туда-сюда, а меня солнышко с утра пригреет, мне и хорошо. А что там за белой кисеей, — цветок поерзал в горшке, — меня не волнует. Не хочу ни на кого смотреть. И ты проходи, не задерживайся, не театр тут тебе, — цветок строго воззрился на Лику, и ей даже показалось, что он пошевелил узловатыми корнями, туго переплетенными в горшке.
Шли годы, Лика росла, а домишки, мимо которых она бегала сначала в школу, а потом в техникум, все глубже врастали в землю.
Цветок, который раньше надменно смотрел на нее сверху вниз, сначала поравнялся с Ликой, а потом ей и вовсе пришлось наклоняться, чтобы поздороваться с ним. Белая кисея на окошке стала серой, наевшись пылью, горшок треснул, как одежда, ставшая не по росту, стебли цветка из сильных и гибких превратились в окостеневшие сучья, и сам он словно замкнулся в себе, стал неразговорчивым.
Лика сначала обижалась, а потом ей стало не до обид, да и хлопот прибавилось: она устроилась на работу, вышла замуж, родила дочку, и в тех редких случаях, что ей доводилось пробегать по знакомой улочке, уже не заглядывала в чужие окна, тем более что окно, за которым жил цветок, стало совсем мутным.
Прошло время, когда Лика, запыхавшись, рассказывала ему свои секреты, а цветок с любопытством слушал, впрочем, делая вид, что его совсем не интересуют пустяки. Разговоры на бегу больше не клеились и даже разведясь, Лика рассказала эту новость цветку мимоходом, пока ждала автобус на остановке.
Лика вышла замуж второй раз и опять развелась, а дочка родила, правда, не выходя замуж, что стало предметом соседских шуточек, мол, мама обскакала дочку, выполнив план за двоих. Теперь Лика гуляла с внучкой по знакомой улице, потому что дочке надо было делать карьеру, да и вообще устраивать жизнь, а Лика, жизнь которой, плохо или хорошо, но сложилась, теперь ходила не спеша вдоль покосившихся заборов и окошек, почти вросших в землю. Она совсем забыла про своего друга, как вдруг увидела его в знакомом окне — цветок давно умер, распластав по подоконнику высохшие стебли.
Глядя на его иссохший скелет, Лика поняла, что цветок не поливали очень давно, хотя он привык подолгу обходиться без воды. Это был цветок-воин, цветок-стоик, надменный и немногословный. Цепляясь за жизнь, он послал последнюю драгоценную каплю влаги листочку, который теперь, скукожившись, едва держался на стебле, подернутый тленом по краям. В остальном растение было сухо и мертво, ощерившись иголками сучьев, корни вылезли наружу, как опустевшие вены, по которым уже давно не бегут соки.
Лика вошла в дом, где не было никого, кроме умершего цветка на подоконнике, кисея на окне повисла клочьями, половицы рассохлись, у окна стояло старое кресло с грудой ветоши.
Не в силах отделаться от мысли, что там кто-то сидит, Лика сказала кукольным голосом, обращаясь в пустоту, как когда-то в детстве, играя в дочки-матери, но понимая, что это игра и ничего больше: «Как вам не стыдно! Полейте, пожалуйста, цветок!»
