Драка, драка!

— Мы должны жениться как можно скорее!

Эти слова должна говорить испуганная произошедшим девица. Но говорит их он.

Мой Кристобаль.

Мой искуситель, мой личный палач и господин.

Его пальцы нервно прыгают, когда он  помогает мне привести в порядок одежду.

Он разглаживает мое платье особенно тщательно, как будто не хочет, чтобы кто-то хотя б заподозрил меня в грехопадении. Он поправил мои волосы, он накинул на мои плечи накидку, отороченную мехом, и сам застегнул пуговки, скрывая меня от посторонних глаз, как будто я была его самым драгоценным сокровищем.

Мотор машины слишком шумит, чтобы сидящий на водительском сидении человек что-то мог услышать. Наша страстная игра была скрыта от его глаз и ушей, и Кристобаль прижимает палец к губам — т-с-с! — дав мне знак, чтобы я не выдала себя.

— Для всех ты должна оставаться прежней, — сказал он. — Безупречной, недоступной и невинной. Чтобы никто не смел даже мыслью оскорбить тебя.

И эта странная, ревностная забота и беспокойство о свадьбе греет мое сердце.

Теперь мне ничего не страшно. Я даже чуть слышно смеюсь, но он встряхивает головой и настойчиво повторяет:

— Жениться немедленно!

Свадьба всегда представлялась мне грандиозным праздником, на который приглашено полсвета.

Мне всегда говорили, что шлейф моего свадебного платья будет длиннее, чем у королевы в день ее свадьбы. А драгоценных камней и жемчуга так много, что мне и идти-то будет тяжело.

В храме будет много цветов и много-много света, так много, что я буду сиять, как слиток золота. Самая прекрасная и самая величественная невеста из всех, что знал мир.

Это платье вполне сгодилось бы в качестве приданого само по себе.

И вот теперь я вдруг понимаю, что этого не будет.

А скорее всего, будет тайное и скорое венчание в первой попавшейся темной церкви, торопливое бормотание священника и чахлый букет цветов. И ярость оскорбленной моим побегом семьи. Навсегда.

Кристобаль угадывает мои мысли и отчаянно мотает головой.

— Они простят тебя, — говорит он так уверенно, что все сомнения тотчас отпадали бы у любой, даже самой напуганной девушки. — Потом. Когда увидят, что ты выбрала человека небедного и достойного. Простят.

Он хочет утешить и успокоить меня. Возможно, он и сам верит в это. И это ужасно мило и трогательно, хотя я точно знаю, что прощения мне не вымолить даже на смертном одре.

Дом, куда мы приехали, был темен и тих. Неприятное, унылое и грязное место, походящее на дешевую гостиницу. Впрочем, что я знаю о дешевых гостиницах? Ничего. Но на эту мысль меня навел дремлющий за стойкой портье и длинные темные коридоры с чередой дверей.

— Нам нужно приготовиться, — ободряюще шепчет Кристобаль, заметив мое смятение.

Да, не таким дешевым, грязным и заплеванным я себе представляла путь к счастью! А как же его разговоры о богатстве?!

— Не было времени искать что-то другое, — спешно говорит он. — Ночь на дворе. Тебя могли бы броситься искать. Погоня — это совсем не то, что мне хотелось бы пережить в эту ночь. А здесь есть и свободные номера, и искать нас тут никто не станет.

В этом есть доля правды.

Даже если б отец велел нас поймать, искать меня тут, в этом клоповнике, ему и в голову бы не пришло.

Главным образом потому, что он и не подозревает о существовании такого места.

И я стала невидимкой для его всевидящих глаз.

В темном маленьком номере все ж немного приличнее и чище.

Вместо роскошного бального платья, в котором я бежала, мне предложено было надеть простое  белое, украшенное фальшивыми жемчужинами. Перламутр облупливался с них, с пуговиц, и мне вдруг стало страшно.

Я была похожа не на невесту, а на унылое привидение, не нашедшее покоя.

Тень когда-то жившей девушки.

Но Кристобаль, увидев меня, напуганную, в этом наряде, улыбается так светло, что все мои страхи тают, как снег на солнце.

— Ты самая прекрасная и самая трогательная невеста на свете! — произнес он, сжав мои ладони. — Ты волнуешься совершенно очаровательно.

— Это все так странно, — произношу я, оглядывая дешевую, некрасивую обстановку, свое грубое, нелепое платье. — Так внезапно и так…

— Не так, как ты себе представляла? — ласково произнес Кристобаль, касаясь моей щеки ладонью. — Ничего. Это все ничего! Нам нужно скрепить наш союз, чтобы ты сменила фамилию, и чтобы я смог вывезти тебя из королевства беспрепятственно. Клэр Редстоун — слишком громко. Эхо с таможни докатится в один миг до твоих родных. А я не хочу, чтоб нас разлучили в шаге от свободы. Уже завтра, на Голубых берегах, ты и думать забудешь об этом месте. А через неделю, когда все уляжется, мы сыграем настоящую свадьбу. С цветами, нарядами и гостями. Все, как ты хочешь.

Он вдруг склоняется надо мной, заглядывает в мои глаза, смотрит пристально, будто сам изумлен, что все так вышло.

— Клэр, — произнес он, пробуя на вкус мое имя. — Гордая и прекрасная Клэр… Единственное, чего я хочу  это чтоб ты запомнила, навсегда сохранила в своем мозгу: ты уникальная. Правда. Ты самая прекрасная и самая… необычная. Никогда еще девушки не кружили мне голову так, как это сделала ты. Одним своим взглядом ты меня свела с ума. Настолько, что я не смог… удержаться. Это неправильно, этого делать было нельзя, я знаю. Я даже раскаиваюсь в этом, но… ни минуты не сожалею. Я тоже на всю жизнь запомню, что ты стала моей. Что ты случилась в моей жизни. Что ты моя. И не принадлежала никому, кроме меня. И уж принадлежать не будешь.

— О чем ты говоришь…

Его странные слова пугают меня. Его глаза  вспыхивают, как весенний лед на солнце, и я вдруг вижу всю эту ситуацию иначе.

Гордой Клэр Редстоун больше нет.

Есть глупая девчонка, которую неизвестные вывезли в какое-то тайное логово с непонятной целью.

Меня учили быть неприступной и гордой, но не учили не верить хитрецам.

Кристобаль, мой Кристобаль, который свел меня с ума, все так же смотрит в мои глаза. И я уже не вижу в них ни заботы, ни внимания, ни любви.

Только холодное любопытство и циничную радость оттого, что ему удалось меня обвести вокруг пальца.

Его обаяние рассеивалось, как туман под солнцем, и я поняла, что его страсть, его напор — это плод его колдовских усилий. Профессиональный обольститель, альфонс, жиголо, разодетый в дорогие одежды. Его дара хватало только на это — задурить девчонке голову и жениться на ней.

— Никогда!

Я кричу и хлещу его по лицу блеклыми дешевыми цветами, бросаю в него фату, и самодовольная издевка в его глазах сменяется страхом, а затем злостью.

Я опозорена, я уничтожена, вырвана из привычной жизни и наверняка погибну теперь, но этот мерзавец не получит того, что желает! Драться я могу до самого последнего вздоха!

Как это глупо — быть так высоко, и пасть так низко…

Простите меня все, кому я причинила боль своим необдуманным поступком. Меня немного извиняет лишь то, что я была околдована и не смогла сопротивляться. Мне и в голову не пришло, что на званом вечере в высшем обществе кто-то осмелится распустить свои нечистые чары против меня. Но…

На крики и шум драки врывается тот, второй, меченый.

Я успеваю обернуться и пустить в него проклятье, самое  мощное и самое ненавистное, на какое способна. Его сбивает с ног и размазывает по стене, он плюется кровью, задыхаясь, словно на него упала тяжелая плита.

Кристобаль обхватывает меня руками, и от моих чар по ним бегут языки пламени.

Я рычу от ярости, как пойманная в ловушку львица. Боли не ощущаю; да я сейчас сама с готовностью прыгнула бы в костер, лишь бы увлечь за собой этого мерзавца.

Но меченый приходит в себя слишком быстро. После такого удара он должен валяться в отключке еще как минимум полдня, но он словно и не был бит. Крепкий; краешком воспламеняющегося сознания понимаю,  что была права.

«Аристократ», — думаю я.

Его учили противостоять магии такой силы…

Но тут страшный удар обрушивается на мою голову. Такой сильный, что я не могу понять, что это — магия или банальный кулак, — и я слепну. Дух мой отлетает в черноту, в небытие, а тело прошивает острая и мучительная боль, такая сильная, что я жалею, что на свет родилась.