Катись, яблочко. Покажи мне суженую мою
Роменор взял меня за руку и повёл в чащу, крепко сжимая пальцы, будто боялся, что я сбегу. Из-за этого невольно возникло подозрение что «сад» – это нечто садистское, и я как-то особо не торопилась узнать, что это.
– Посмотри, богиня, – негромко говорил он, – деревья почти облетели. Сейчас месяц нагот. Время обнажения. Природа сбрасывает одежду. Ольши оставляют за спиной всё лишнее. Сохраняют в сердце только то, что важно...
Так я и узнала, что ноябрь на языке ольши – это нагот. И правда, голые ветви царапали белое небо. Только ели топорщили тёмные лапы, расступаясь перед нами, над головой скрипели вековые сосны, сыпля за шиворот мягкие иглы. Наконец впереди показалась широченная поляна. Окружённая тёмным лесом, как частоколом, она словно светилась, как раскрошенная поталь: здесь и сконцентрировалась золотая туманная пыль.
А внутри, там, где не белело ни снежинки, на расстоянии метров пяти друг от друга росли два мощных кривых дерева. Хотя «росли» – громко сказано, скорее, умирали. Кора обоих была серой, казалось, тронь – и рассыплются в пыль. Почему-то их вид сильно печалил. Будто что-то чудесное вот-вот исчезнет навсегда из мира. И запах... голову кружил запах – сладковатый аромат осенних яблок, такой вкусный, такой сочный, будто во рту сок от откушенного кусочка брызнул.
Роменор вступил в золотой круг и потянул меня за собой. Он ещё немного помолчал, вбирая носом запахи, и медленно заговорил:
– Это священные древа, Инанна. Одно золотое, другое серебряное. Плоды их волшебные. Если съесть золотой плод, можно излечиться от смертельной болезни или вернуть утраченную красоту. А плоды второго покажут тебе всё, что попросишь. Надо только...
– Пустить его по блюдечку, – с изумлением продолжила я, вспомнив. – И сказать: «катись, катись, яблочко наливное, по серебряному блюдечку»! У нас такая сказка есть!
– Да? И чем заканчивается? – задумчиво спросил Роменор.
– Убили сёстры Машеньку, – я вдруг сглотнула. – За наливное яблочко, за серебряное блюдечко…
Роменор показательно помолчал. Тягуче сказал:
– Деревьев таких раньше много было. Целые рощи до войны с людьми были. Потом всё меньше, меньше... Пока не осталось только два дерева, сколько мы семена ни сажали, ни одно больше не взошло. Что поделать, нет богини – нет Сада... Я когда маленький был, они умирать стали. Мать меня приводила на них смотреть, всё плакала и старела. Чтоб я не ревел от голода, сорвала мне самое последнее яблоко. Серебряное. Научила катать по блюду да приговаривать: «Катись, катись, яблочко наливное, да по серебряному блюду. Покажи мне суженую мою, красу ненаглядную».
Глаза его сверкнули и я поняла: в них слёзы стояли. Настоящие. Тяжёлое время для них было.
– И что... – мой голос сел от волнения. – Что ты видел там... на блюдечке?
– Тебя. Как ты плачешь по ночам одна в больнице. Маленькая. Всеми брошенная. Как лежишь на койке вся в трубках, едва живая. Как с книжками в обнимку сидишь и лицо у тебя от них светлеет. А когда рисуешь, так и вовсе такое красивое становится... божественное.
