Кто как, а инквизиор стартовал. 

И вот первая глава)) 

Пролог

— Что вам угодно?

Я стараюсь быть холодной, строгой и отстраненной. Стою на лестнице прямо, чуть касаясь рукой перил, и смотрю свысока на неспешно поднимающегося мужчину.

Подбородок чуть приподнят, глаза сухи, губы спокойны. Платье в полном порядке. Ни одной детали, что свидетельствовала бы о моем волнении.

Все, как меня учили.

Все же я — не просто девушка. Я герцогиня Редстоун. Моя родословная такова, что и король счел бы за честь поклониться мне.  Я выше многих в этом мире. Поэтому мне полагается держаться с достоинством, особенно общаясь с мужчинами, о которых говорят  — выскочки.

Кто он? Откуда появился? Как попал в высшее общество, куда ему путь закрыт?

Я не знала.

Но знала, что мне не полагается говорить с ним.

Даже смотреть в его сторону недопустимо.

Он никто; всего лишь мелкая мошка, серая точка.

Я — все. Я — солнце. Это не хвастовство и не высокомерие. Это так и есть.

Такие разные величины…

Поэтому я могу принимать какой угодно величественный и строгий вид, но это уже не изменит его отношения ко мне; я пришла сюда, с ним на встречу — а это значит, что он уже властвует надо мной.

Я — его добыча.

Он уже победил. Я уже принадлежу ему.

Но все же я продолжаю свою игру, делая вид, что всего лишь удивлена его дерзостью. Не больше.

Внутри меня все кипит и дрожит, потому что тот, кто идет ко мне по лестнице, невероятно, до безумия, красив, и так же опасен!

Высок, строен, но силен. Сила в каждом движении.  Золотые, пшеничного цвета волосы, чуть вьющиеся, достигающие плеч. Модный фрак ладно сидит на его красивом теле, и мне хочется застонать от восхищения.

Как же хорош! Какой же породистый… самец!

Это непозволительные мысли. Стыдные.

Но я не могу с собой ничего поделать.

Я вижу его не чинным и не наряженным к празднику, а обнаженным. Неистовым и прекрасным, как античный бог войны.

Сексуальным; все его существо пропитано порочной, страстной, жадной сексуальностью.

И от него исходят флюиды, рождающие в моем мозгу вспышки неконтролируемой похоти. Тело ноет и болит в сладостном предвкушении. Я хочу его так сильно, что почти… кончаю, когда он смотрит на меня вот так.

Снизу вверх, но взгляд его властен и не предвещает ничего хорошего. Он словно раздевает меня взглядом.

Я готова отдаться ему прямо тут, на лестнице, если он прикажет. Лечь на спину и поднять колени, развести их в стороны так широко, как он скажет.

И даже не пискнуть, когда он овладеет мной.

Такая сила и властность исходит от него.

Я чувствую, как вся дрожу, а моя рука против моей воли вцепляется в перила.

Не то я просто упала бы. Силы изменили бы мне, и я рухнула бы к ногам того, кто так цинично усмехается. К тому, которому мои титулы и положение в обществе ничего не значат.

К тому, для которого я сама не значу ничего.

И все же он зачем-то назначил мне это свидание…

Я чувствую себя беспомощной и беззащитной под взглядом его льдистых глаз.

Удивительно жестоких и прекрасных. Как зимнее море, готовое забрать жизнь.

Светлые, в окружении золотистых ресниц. Как голубые бриллианты в золотой оправе. Прекрасно и трогательно-невинно.

Но это обманчивое чувство.

Мне он кажется  кровожадным монстром, готовым к прыжку чудовищем, зверем, что растерзает меня без тени жалости. Его холодные глаза обжигают взглядом, и мне кажется, что я тону в ледяной воде, что мне конец!..

Опасность, которую я ощущаю, не дает мне дышать, разум твердит  — беги, спасайся, пока не поздно! Он погубит тебя! Разве ты не видишь, он порочен, как дьявол, и так же жесток. Ему безразличны твои чистота, невинность и ты сама.

Таких, как ты, он ломал и уничтожал десятками.

Просто взяв свое и отбросив прочь.

Губил безвозвратно и оставлял, цинично усмехаясь.

Но жажда, разгоревшаяся в моей крови, сладкое безумие, зовущееся любовью, удерживало меня на месте.

Я знала, что погибну, как мотылек над свечой, и жаждала этого. До боли, до отчаяние, почти до слез!

Я хотела, я надеялась — нет, не его порочной, темной, сексуальной страсти, — а всего лишь касания. Думала, что ему хватит дерзости и смелости взять меня за руку. Это единственное, что он мог себе позволить в общении со мной.

Это единственное, что я могу ему дать.

И это единственное, что убьёт меня, но я умру счастливой!

Влюблена ли я?

Если сумасшествие, охватившее все мое существо, можно назвать любовью, то да. Влюблена.

— Что вам угодно? — говорю я, а слов не слышу.

Вижу только его.

И он, люто и ненасытно усмехаясь, уже рядом со мной…

— Вас, — говорит он, и его голос многократно, как эхо, раздается в моей голове. — Я хочу вас.

— Что, простите?.. — ошарашенно бормочу я.

Он не отвечает.

Вместо слов он склоняется, берет мою руку, висящую, как плеть, и запечатлевает горячий поцелуй на моих пальцах. Невозможный, недопустимый!

— Что вы делаете! — я пытаюсь кричать, но из горла вырывается лишь сдавленный, задушенный шепот.

Его волосы сияют золотом. Я могу коснуться их, провести ладонью по его голове, но не смею. От него пахнет морским свежим морозным бризом, этот запах будоражит и пьянит меня.

— Что вы делаете…

***

Он переворачивает мою руку ладонью вверх и мягко, соблазнительно нежно и томно целует сначала в ладонь, глядя мне прямо в глаза опасным, пожирающим взглядом.

Потом целует в запястье, там, где так бешено колотится пульс.

Потом выше, выше, до самого сгиба локтя, оставляя цепочку теплых влажных поцелуев.  Он принюхивается к аромату моей кожи, словно голодный хищный зверь, готовый вырвать из моего тела кусок… Неприкрытое порочное, сексуальное желание; хищная жажда обладать, взять, растерзать тотчас же.

От каждого его прикосновения меня словно бьет молнией, я вздрагиваю, умираю с каждым поцелуем и вновь рождаюсь.

— Как вы смеете, — шепчу я, и он цинично усмехается. Его руки обвивают мою талию, что совсем уж недопустимо. Если нас увидят…

Я понимаю, что отцу проще застрелить меня, чем вынести этот позор, мое грехопадение, но двинуться не могу. Не могу противиться его гнетущей властности! Не могу сбросить со своего тела его руки, не могу высвободиться от его объятий!

Он прижимает меня к себе, к своему жесткому, сильному телу. Его дыхание учащается от возбуждения, тонкие ноздри хищно дрожат. Его широкая ладонь по-хозяйски  скользит по моей груди, по моей подрагивающей шее.

— Не трогайте! — еле слышно протестую я, и он сжимает мое лицо, крепко, болезненно.

— Ты — моя, — жестко и безапелляционно говорит он. Это так не вяжется с его нежными, полными чувственного наслаждения прикосновениями! У меня ноги дрожат, я держусь из последних сил, стараясь не выказать, как я боюсь его. Боюсь, умираю от страха, как кролик перед удавом. — И это не обсуждается. Я так хочу. Я так решил. В тот самый миг, когда увидел тебя, я решил, что ты должна принадлежать мне.

— Если отец увидит, что вы делаете, — предпринимаю последнюю попытку защититься, — он вышвырнет нас обоих вон. Или убьет, что скорее всего. И вам не удастся получить ни гроша из моего приданого! Ни гроша!..

Он усмехается; в его светлых глазах разгораются  красные искры, лицо делается циничным и порочным, как у самого Дьявола.

И это так странно притягательно, что я и выразить не могу. Покорно и обреченно затихаю в его руках, хотя он позволяет себе совсем уж немыслимое.

Он запускает свою ладонь в мой корсаж, стискивает грудь, мнет меж пальцев чувствительный сосок, так долго, так умело, что я не сдерживаю жалкого стона.

— Мне не нужны твои деньги, — грубо говорит он, встряхивая меня, словно куклу. — Я не знатен, я — никто в вашем кругу. Но я богат; и твое золото не играет для меня никакой роли. Мне оно не нужно. Мне нужна ты. Только ты. Ты — моя цель. Ты — мое вожделенное сокровище.

Он грубым рывком вытряхивает мою грудь из платья, обнажает ее. Я громко ахаю. Но это тоже не может его остановить. Даже сели б я ударила его по лицу, он просто заломил бы мне руки, подавляя мой маленький бунт.

Затем, чтобы выгнуть меня дугой и впиться голодными губами в острые чувствительные соски.

Он беззастенчиво ласкает меня, хватая губами чувствительную плоть, я вскрикиваю.

Но мои стоны лишь распаляют его. Он прикусывает кожу, оставляя свои метки, красноватые следы. Он урчит, как голодный зверь, его руки терзают и мнут мое платье.

— Но… но… моя семья не допустит… пустите же! Пустите!..

Мне кажется, что я расплавилась в этой напряженной огненной смеси боли, стыда и запретного наслаждения. Протестую, а сил вырваться нет.

— Мне плевать на твою семью, — выдыхает он грубо, через силу оторвавшись от моего тела. Я трепещу в его руках, и это трепет доставляет ему ни с чем несравнимое удовольствие. Он готов слушать его вечно, касаться руками, усмирять и снова рождать эту сладостную дрожь в моем теле. Чувствовать мою слабость, словно я — измученная, ослабевшая, загнанная лань. — Есть только мы с тобой. И больше никого.

— Что же делать… — шепчу я в лихорадочном полузабытьи.

Он так близко.

Я ловлю губами его горячее, сбивчивое дыхание. И вместе с ним пью страстное возбуждение.

Мужчину трясет от нетерпения.

Впервые за все время, что я его вижу, он выказывает свои истинные чувства — ему не терпится сделать меня своей!

И от этого сладкое ноет в животе, сердце замирает в груди. Дыхание перехватывает, я почти теряю сознание, но он вдыхает в меня жизнь, опаляя мои губы своим горячим выдохом.

— Бежать, — грубо говорит он. — Сейчас же.

— Нет! — вскрикиваю я, но он властно закрывает мой протестующий рот ладонью.

— Да, — произносит он таким тоном, что становится совершенно понятно, что перечить ему нет никакой возможности! — С этого мига ты принадлежишь мне, я твой хозяин, а ты моя вещь.

Я яростно отталкиваю его ладонь, зажимающую мне рот.

— Что?! Мерзавец!

— Я такой и есть, — подтверждает он спокойно. — Ты можешь обзывать меня как угодно, это ничего не изменит. Сегодня ты станешь моей!

Это не может кончиться ничем хорошим; из глаз моих льются слезы.

Я отчетливо понимаю, что мне пришел конец. Я понимаю, что весь мой привычный мир, моя жизнь сейчас разбивается на куски, да нет — этот красивый, порочный и жестокий незнакомец просто рушит ее в угоду себе.

Уничтожает меня, вырывает из привычной среды только потому, что ему так хочется.

И это страшно; это пугает до черноты перед глазами, до слепоты.

Сердце разрывается на куски, но я, такая гордая и властная — ведь меня воспитывали быть такой! — могу лишь пищать, как беспомощный котенок.

— Я запрещаю вам так поступать со мной!..

— Я хочу тебя.

Крик рвется из моей задыхающейся груди, но мужчина снова властно притягивает меня к себе ближе, горячим ртом прижимается к моим губам, и мир разлетается вдребезги от его непередаваемо страстного поцелуя.

И я умираю от сбывшегося счастья.

Перестает существовать всё и все, и я в полуобморочном состоянии позволяю схватить себя и утащить — прочь из дома, в никуда, в пучину греха…