Монахиня с сигарой и с огромным саквояжем
— Прекрасный вечер, миледи! Позвольте помочь вам?
Оранжево-золотой свет ночных фонарей омывал сияющее здание вокзала, делая его похожим на величественный дворец.
Шумно пыхтел паровоз, часы отбивали полночь, гул людских голосов сплетался в воздухе в симфонию, деловитую и спешную.
И в этой суете и толчее маленькая хрупкая монахиня, волочащая саквояж, казалось просто образчиком женской слабости и беззащитности.
У девушки были светлые, небесно-голубые, наивно распахнутые глаза и маленький розовый ротик, словно у милой кошечки.
Волосы, выбившиеся из-под ее темной монашеской косынки, были светлые, льняные, гладкие и блестящие.
Она семенила по перрону. Ее крепкие, но изящные ботинки звонко цокали каблучками, а край темного монашеского одеяния заметал за нею следы.
Монахиня была очень юная и очень милая.
Предлагающий же помощь, напротив, был огромен, толст и темен.
На нем были надеты полосатые модные штаны, однако, грязные и с вытянутыми коленками, потрепанный котелок и поношенный сюртук какого-то невнятного цвета.
Толстяк скалил некрасивые гнилые зубы в улыбке, претендующей на приветливую, и тянул волосатую ладонь с толстыми пальцами к саквояжу монахини.
— Давайте сюда ваши вещички, мисс, — сальным мерзким голосом продолжал незваный помощник. — И без глупостей.
— Спасибо,— ангельским голоском пропищала монахиня, все так же испуганно тараща голубые наивные глазки и прижимая саквояж к груди. — Но я сама…
— Давай сюда-а-а, — протянул толстяк, все так же скалясь. Он нахально пытался ограбить несчастную на глазах у всех, полагая, что наивная и стеснительная жертва не поднимет шум, испуганная.
— Благодарю-ю-ю, — протянула монахиня упрямо, посматривая на толстяка уже недобро своими милыми чистыми глазками, на дне которых закипал гнев. — Вам лучше предложить ваши услуги тем, кто в них нуждается. Я — нет.
— Тощая курица ощипанная, — все так же доброжелательно и почти нежно, как отец родной, продолжил наседать толстяк. — Давай сюда шмотки. Или я шею тебе сверну.
— Гнида толстожопая, — ангельски кротко ответила монахиня, глядя на грабителя невинным взором. — Отлезь, я сказала. Не то этот чудесный вечер закончится для тебя плачевно.
В ее руках, затянутых в кружевные черные перчатки, отчетливо щелкнул взводимый курок, и толстяк, нервно сглотнув, увидел хищное черное дуло пистолета, глядящее в его пузо.
Продев тонкую руку в ручку своего саквояжа, целясь в грабителя, монахиня-ангелочек раздобыла где-то в кармане к превеликому удивлению толстяка хорошую такую сигару и прикусила ее белоснежными ровными зубками.
Щелчком пальцев высекла огонь, прикурила.
Пустила сизую струю дыма в лицо своего визави и рассмеялась.
Его лицо в свете фонарей на мгновение превратилось в пугающую маску, в морду, похожую на уродливое рыло летучей мыши.
— Без глупостей, гнида толстожопая, — грубо и зло процедила монахиня, пыхтя своей сигарой не хуже разводящего пары паровоза. — Не то я кишки из задницы тебе вырву и заставлю сожрать. Понял?
— Ах ты, пигалица…— угрожающе рыкнул толстый, делая шаг вперед.
Это было его роковой ошибкой.
Монахиня, лихо дымя сигарой, вдруг сделалась неуловимой, как кобра.
Никто, наверное, и глазом не успел моргнуть, и понять что-либо, как вдруг толстяк оказался лежащим на перроне, избитый и с окровавленным лицом.
А монахиня сковывала его неповоротливые руки наручниками у него за спиной.
— Презерватив для осла, — хриплым преступным голосом непристойно ругнулась монахиня, упаковывая толстого грабителя. Она нажимала на его спину хрупким коленом так ловко и сильно, что его позвоночник, просевший за много лет перетаскивания чужого тяжелого добра, с хрустом выпрямлялся, позвонки вставали на место. Толстый ревел как бык. — Я яйца тебе вырву, сварю в кипящем масле и в глотку тебе забью.
— Ой, ой, — стенал толстяк.
— Бычачья сраная жопа! Поскули мне еще!
— Больно-о-о!
— Писька чахоточного барана!
— Помогите-е-е! — скулил толстяк, извиваясь от боли и выгибаясь.
— О, да, сейчас тебе помогут!
Сквозь толпу зевак, собравшихся поглазеть на любопытное зрелище, с руганью пробивались два человека. Точнее — один оборотень, зрелый интересный мужчина со смоляными волосами, а второй утонченный юноша в белоснежной сутане.
Сам белесый, как застиранный лоскут, с волнистыми белоснежными волосами и красноглазый.
— Что ж такое, — задыхаясь от быстрого бега, произнес Густав, ибо черноволосого оборотня звали именно так. — Миледи, наши извинения! Не поспели вас встретить, а тут такое…
Монахиня, до того изрыгающая проклятья как демон, деловито упаковывающая грабителя, все еще пыхтела своей сигарой.
Но выражение блаженного покоя уже вернулось в ее глаза, на губах заиграла милая улыбка.
— О, никаких проблем, господа! — проворковала она нежно, глядя с любовью в лицо раскрасневшегося от бега и от смущения Густава. — Ничего страшного, тут дел на пару минут!
— Я всего лишь помочь хотел! — выл из-под ее колена толстый.
На это монашка с ловкостью опытного карманника вдруг продемонстрировала ему увесистый узелок, связанный из грязноватого платка.
— Помочь, — насмешливо повторила она, — как и этим беднягам, владельцам часов и бумажников?
И она развязала узелок.
Там действительно оказались упомянутые предметы.
— Это не мое! — тотчас же нашелся толстый.
— Да брось, Мопс, — насмешливо и снисходительно произнесла монахиня. — Чьи инициалы вышиты на платке? Неужто не твои? Или мне еще поискать в твоих карманах, если тебе мало ворованных часов?
Густав покрутил головой и только прищелкнул в полнейшем восторге языком.
— Лучший агент короля, полагаю? — меж тем вежливо осведомился молодой человек в сутане. — Клэр Редстоун? Или подлог, как в случае с Ее Величеством?
— О, нет, — нежно и беззащитно проворковала монахиня таким слабым голосом, что ей тотчас захотелось предложить руку и помочь всеми доступными способами — вот такая она была нежная и слабая. — Никакого подлога, ваша милость. Историю королевы знают все, но это не мой случай. Я действительно лучший агент короля!
— Тогда добро пожаловать в Лонгброк! — чопорно поклонился ей альбинос.
