Небо, вечность, русский характер. И при чем здесь Путин?..
Должно быть, всякий почтенный русский литератор дозревает до того, чтобы взяться за осмысление культурных и цивилизационных особенностей России и ее сложносоставного народа – отчего тема исхожена вдоль и поперек, однако, не теряет новизны. В этом нет ничего странного: все течет, все меняется; ну, если не все, то многое, а кроме того, у каждого дозревшего свой собственный угол взгляда, позволяющий ему подметить то, что никто другой засечь не в силах. Не стоит искать в этих словах ни персональной, ни сословной заносчивости – мысль об исторической специфике своей страны для писателя совершенно нормальна, она сама собой вытекает из природы литературного творчества, как из перепутья стволов и веток яблони возникает яблоко – если, конечно, творчество не ради барыша. Тогда это не творчество.
У меня хватает ума не сравнивать себя с Достоевским. Но чтобы не сравнивать с Распутиным, Трифоновым, Стругацкими – на это уже не хватает. Сравниваю. О результатах сравнения умолчу, а вот об уникальности личного угла зрения скажу. Опять-таки, не столько здесь в моих достоинствах дело, а в совершенно объективных обстоятельствах. Практически всю свою жизнь я прожил в Башкирии, вернее, в ее столице Уфе, являющей собой самый хрестоматийный пример советского «плавильного котла» - редко где, как здесь, возможно, и нигде – случилось такое вавилонское сплетение народов, языков, мировоззрений, правда, с обратным результатом: какую-никакую башню водрузить удалось. И вот уж верно, не было бы счастья, да несчастье помогло: Уфа долгое время была глубокой периферией, несмотря на статус губернского центра с середины XIX века, не идущей в сравнение с Казанью, Нижним Новгородом, Саратовом, даже Оренбургом. Прокладка первой, южной ветви Транссиба в конце позапрошлого столетия, а затем сталинская индустриализация, конечно, подразвили и численность населения, и инфраструктуру, но не очень впечатляющими на фоне других регионов темпами. К началу Великой Отечественной столица советской Башкирии являла собой город примерно с 250-тысячным населением, на 90% русским.
И тут грянула война.
Уфа оказалась одним из центров эвакуации, как стихийной, так и организованной. Хлынула бедственная демографическая волна из Белоруссии и Украины с сильным еврейским оттенком. Из города Рыбинска Ярославской области перебазировали чуть ли не весь коллектив завода, однопрофильного с Уфимским моторным – производство авиационных двигателей. Начал стремительно расти созданный в годы Второй пятилетки Уфимский нефтеперерабатывающий завод, эмбрион будущего гигантского нефтехимического комплекса, ныне занимающего площадь, равную территории среднего областного центра…
Все это, ясное дело, требовало огромного числа рабочих рук. Растущий мегаполис невидимым социально-экономическим насосом стал втягивать жителей окрестных башкирских и татарских деревень, эти люди из патриархальной среды безжалостно вбрасывались в мир индустриальной динамики, по-разному переживая культурно-психологический шок: кто-то не справлялся с ним, кто-то встраивался в новую жизнь, а дети встроившихся вырастали вполне урбанизированными, с иными ценностями и ориентирами. В поздние советские времена население города, уже миллионника, состояло из трех основных примерно равных по количеству этногрупп: русских, башкир, татар; достаточно заметными были вкрапления чувашей, мордвы, мари (в просторечии – марийцев), евреев и немцев. Если кто писался в паспортах украинцами или белорусами, то они были неотличимы от русских, за исключением разве что доживавших здесь век эвакуированных стариков; их потомков во втором-третьем поколениях можно было смело числить в первом крупном кластере.
Немного уходя в сторону – скажу, что сегодня три первые большие группы пребывают примерно в той же пропорции, немцев и евреев практически не осталось, и заметно прибавилось число мигрантов из южных республик СНГ и ЕАЭС, в разной степени интегрирующихся в местное общество. Наиболее оперативно вливаются в него армяне, у азербайджанцев это выходит посложнее, гости из Средней Азии живут еще более замкнутыми анклавами… Но повторюсь, это отдельная тема.
Итак, город Уфа – продукт сложной отечественной истории ХХ века. Конечно, разные социальные массивы его жителей различны лингвистически, ментально, конфессионально. От знающих людей мне доводилось слышать, насколько наши, «башкирские» татары отличаются от «настоящих» казанских татар – и я вполне сознаю серьезность этих утверждений. Из личного опыта: смутные годы 1993-1997 я прожил в Москве, учась в аспирантуре (поступал туда как раз в дни октябрьского путча 1993 года, помню и стрельбу, и взбудораженные толпы на улицах, и обгоревший Белый дом…); а защитившись и вернувшись домой, устроился преподавателем, пришлось поездить по глубинке. Так вот – я, только из Москвы, был поражен там, насколько в провинции народ более открытый и душевный, чем в столице. Это прямо-таки било в глаза, при том, что среди москвичей мне случалось встречать очень отзывчивых людей, способных бескорыстно помочь совершенно незнакомому человеку, оказавшемуся в беде – сам видел. Лишь потом до меня дошло, что бешеная московская жизнь, отравленная запахом близких шальных денег, делает людей жесткими, торопливыми, застегнутыми наглухо, хотя если не в каждом, то наверняка в большинстве из них обитает нормальная, чуткая, живая человеческая душа.
Да, все люди разные. И жителей одного города нетрудно разделить по социальным категориям. Но все-таки, прожив немало лет, порядком написав, в какой-то мере научившись всматриваться в человеческие высоты и глубины – интереснее чего, на мой взгляд, на свете нет – я готов утверждать, что в россиянах, русских и не русских, есть схожесть в главном.
Вот о нем и речь.
И вряд ли я открою новый философский континент. Скорее, придется подтвердить то, что было сказано задолго до меня. Да, годы и века летят, бегут, уносят что-то навсегда, но вихри перемен, меняя в мире многое, не меняют того, на чем он стоит во веки веков. И со своей жизненной позиции, постаравшись отсечь все наносное, я вижу, как облик вечности проступает в моих столь разных современниках-соотечественниках. Мы смотрим в белый свет так, словно за его видимой поверхностью прозреваем свет куда больший, живой космос, неизведанный и влекущий нас с неодолимой силой. Кто смутно, кто яснее, мы чувствуем этот зов, наш человек – брат Неба и Земли, бездонной синевы, облаков, звезд, немыслимых пространств, дорог, бегущих к горизонту. И нам всего этого мало, мы всегда рвемся заглянуть за горизонт, хоть в стратосфере, хоть в философии. И отсюда Соловьев, Достоевский, Флоренский, Королев, Гагарин… Иной раз мне, философу, мои земляки поразительно напоминают древних греков: такая же страсть к Вселенной при удивительном умении махнуть рукой на кошелек и комфорт. Наш умник будет сидеть в драных штанах на покосившемся крыльце и с увлечением мыслить о том, как работают категорический императив или магнитное поле планеты – ясно, что при таких раскладах отремонтировать крыльцо и зашить дырку некогда, есть дела поважней. Сдается мне, примерно так же две с половиной тысячи лет назад сидел и с восторгом постигал сущность Единого Блага какой-нибудь слушатель Академии Платона, только на мраморных развалинах, и рваными были не штаны, а хитон.
Разумеется, это гипербола. Не все наши соотечественники таковы. Но в целом образ очень характерный. Почему так? Почему нам мало окоема, так тянет нас за край Земли?.. Потому что в нас за десятки поколений вмонтировалась аксиома имперского наследия? У кого-то от Золотой Орды, которая, пускай по нисходящей, но все же отсвечивала отблесками гигантского царства Чингисхана; у кого-то – от княжества Ивана III, напротив, по восходящей перехватившего ментальное знамя Рима и Константинополя? А у кого-то от СССР, империи модерна?.. А может, дело в русском языке, чьи семантика и синтаксис сами формируют личность, нацеленную на поиск неведомого, стремящуюся разорвать пределы времени и глянуть в вечность? Может, и так. Здесь открывается простор для размышлений и исследований, ну, а вопрос, хорош или плох этот вселенский размах души? – еще более обширное проблемное поле, где нетрудно угадать и рыцарские поединки, и массовые ристалища интеллектуалов, несмотря на великое множество копий, ранее сломанных в подобных дебатах.
Что до меня, то я вижу в вышеописанном как плюсы, так и минусы, но плюсов больше. Не настаиваю на фундаментальной истинности, лишь выражаю мнение: именно такой прицел на запредельность рождает Достоевских, Королевых и других, способных сделать так, чтобы сбылось то, что вроде бы сбыться не должно. Мне это по душе. Кому-то, допускаю, нет. Спорить не стану.
Ну и при чем тут заявленный в заголовке Путин, без которого теперь над нашей планетой, поди, и Солнце не взойдет?.. Поясняю.
Необъятность духа, воспитанная в гражданах России, приводит к разным последствиям, хорошим и не очень, и вот одно из них таково, что мы привыкли чувствовать себя частью державы, проявляющей полную геополитическую субъектность – проще говоря, никому не подчиняющейся, не терпящей диктата, признающей исключительно равноправное партнерство с зарубежными странами. Потому-то ополченцы князя Пожарского, партизаны 1812 года, советские бойцы Великой Отечественной, слыхом не слыхавшие мудреных слов, не могли стерпеть над собой ни поляков, ни французов, ни немцев, и брались за оружие, шли в бой, и умирали, и метелили врага в хвост и в гриву, покуда не выкидывали прочь.
Как видно, эта нетерпимость к владычеству иноземцев, пусть бы и косвенному, передалась и дальним потомкам освободителей, кому довелось хлебнуть лиха в последние годы минувшего столетия. Я много раз говорил и еще раз повторю: у меня сложилось устойчивое мнение, что после нашего поражения в Холодной войне у ошалевшей от фантомов всемогущества американской элиты возникла мысль о возможности мирового порядка в духе глобального неофеодализма. Все страны мира, по замыслу горе-глобалистов, должны были выстроиться в идеальную иерархическую пирамиду сеньоро-вассального типа: с одним королем (США, понятно), ближним кругом герцогов и графов (страны «семерки»), разными баронами и эсквайрами (государства вроде Бельгии, Дании, Швеции)… ну, а ниже благородного сословия – серый мир разной степени обеспеченности, задача обитателей которого – горбатиться в крестьянском и ремесленном труде, не разгибая спины; а тем, кто уж совсем ни на что не годится, прозябать в нищете.
Теперь мы, конечно, видим, что в этом замечательном проекте все пошло вкривь и вкось, в том числе и Россия. Ей, отдадим справедливость, творцы плана с некоторым авансом отводили почетное графское кресло, в кругу стран, приближенных к державе-императору, как бы в знак уважения к поверженному, но достойному противнику. Солидно вроде бы, и я сильно подозреваю, что пьянь Ельцин и гнида Козырев в два рыла уверяли американцев, какими-де они будут верными вассалами… Солидно – но не по нам. Мы не выносим роль младшего партнера, никто не должен быть над нами, кроме неба. Ну и выходит так, что небесная канцелярия сочла эти наши постулаты заслуживающими внимания. И откликнулась на них Путиным.
Опять же справедливости ради скажем, что сперва был все-таки Примаков, с его разворотом над Атлантикой и марш-броском на Приштину. Я отлично помню, с какими восторгом и надеждой были встречены в России эти события, означавшие наше возвращение к полноценной геополитической субъектности. А уж после возник Путин. Мир стал меняться.
Конечно, руководство США нелепыми ходами сильно постаралось лишить себя предполагаемого всемирного трона, но и Путин и его команда в реальных обстоятельствах действовали осмотрительно, расчетливо и твердо, отыгрывая в свою пользу по максимуму и никогда не «заплывая за буйки» - и снискали у большинства своих граждан репутацию лидеров, закрепивших нашу страну в роли одного из безусловных глобальных плеймейкеров. Это большинству пришлось по нраву. Президент и страна друг друга поняли.
Но…
Но, говоря о большинстве, я говорю о людях примерно своего поколения. Для нас ВВП стал символом державного Ренессанса. Но вот недавно я поймал себя на том, что я толком не знаю молодых. Во всяком случае, не знаю, что они думают о Путине и его политике. Кто он для них?.. И вспомнил молодого себя – в эпоху позднего Брежнева, косноязычного больного старика, над которым мы с ровесниками потешались от души, а потом, в годы горбачевской перестройки я искренне думал, что эта «старая развалина» Брежнев был ни на что не способная бездарь. И лишь много лет спустя до меня дошло, что он и его угрюмый безмолвный премьер-министр Косыгин путем грамотных управленческих решений сумели в свое время обеспечить огромный экономический и социальный рывок, и что для старших поколений эпоха раннего Брежнева была чудом: они-то, эти люди, видели, как вырос уровень жизни за годы Восьмой «золотой» пятилетки 1966-1971. Вот и я сейчас думаю про молодых, не заставших «раннего Путина»: они ведь не знают, из какой черной дыры он вытащил страну. И кто для них «поздний Путин» - для меня загадка.
Да, жизнь идет, по-прежнему уносит многое. Что ждет нас?.. Честно скажу, не знаю, но плох тот философ, что не стремится заглянуть в грядущее. Я надеюсь, нам удастся передать потомкам идею русского космоса, перенятую от предков, а какими еще не открытыми новыми гранями и измерениями сможет удивить он будущие поколения, какие прежде закрытые резервы бытия могут открыться нашим наследникам – о том разговор особый.
