Ох уж эти деканы!

Декан стоял у окна, скрестив руки. Глаза горели, по плечам скакали языки пламени, казалось, еще немного и он весь вспыхнет как факел. Я стояла посреди кабинета, не шевелясь, чувствуя, что малейшее движение приведет его в еще большую ярость, чем есть сейчас
– Адептка Белоснежная, – сказал он с рычащими нотками в голосе и нечитаемым выражением лица, – вам просили передать!
Меня охватило волнение, дыхание сбилось, а во рту пересохло. В голове роились вопросы: Почему он злиться? Он все же догадался? И что теперь мне делать? Может отрицать и говорить, что он ошибся? Вот только Мильког…
– Некий адепт Мильког, – продолжил он, скрипнув зубами, а языки пламени с его плеч поползли по всей длине рук, – не сможет приходить к вам по ночам и петь песни.
Последние слова о ночи и песнях декан произнес сквозь сжатые зубы, будто выдавливая их из себя. В кабинете повисло молчание, я продолжала стоять, глядя на огненного мужчину не зная, что делать. Чувство было будто я в чем-то виновата перед ним, но не могла понять в чем. Молчание затягивалось, декан ожидал от меня реакции, я же не понимала, почему должна оправдываться и в чем именно моя вина. Воздух между нами накалялся, видимо от того, что языки огня поползли на грудь декана. А он вообще знает, что горит? А одежда у него специальная, стойкая к огню?
Не видя иного выхода, решила нарушить молчание и попробовать переключить его внимание на другую тему. Сглотнув вязкую слюну, произнесла не громко:
– Декан Ден Ревор, вы кажется, горите!
– Таяррриннн, – прорычал он сквозь зубы, оттолкнувшись от окна, двинулся на меня.
– Мамочки, – пискнула я, отступая на несколько шагов назад к дверям. Порталов строить не умела, но проклясть и удрать с легкостью.