Приникнув к темному стеклу,
Смотрю в безрадужную мглу,
И страшен мне стеклянный холод…
Зинаида Гиппиус
Добрый день, дорогие читатели!
Наша сегодняшняя подборка посвящена глубоким чувствам и сильным эмоциям.
Для тех, кто любит на разрыв... Встречайте!
- Всё решила? – лишь тихонько спросил он охрипшим, взбудоражившим всё Женькино тело до самых костей, голосом, когда они, наконец, остановились возле невысокого клена. И на девушку упало небо…
- Да, - ответила она, едва дыша, ощущая, как по холодным щекам текут неудержимые слёзы.
Она не видела ни свет, ни людей, ни счастливого парня, радостно обнявшего её за плечи, ни весёлые лица подружек, отплясывающих на танцполе, ни злую Ленку, ревностно следящую за ними из своего кресла. Мир рухнул. Безвозвратно. А в мире, где нет Лялина, ей незачем жить! Незачем встречать рассвет и провожать закат. Незачем красить ноготки красным и наряжаться в красивое платье. Незачем есть блины со сметаной, незачем пить молочный кисель. Потому что без Лялина всё невкусное, бесцветное и никакое. Никакое без Лялина! ВСЁ никакое.
Сердце разрывалось на части от невыносимой боли.
- Женя, ты плачешь? – наклонился к ней всё понимающий парень, ЕЁ парень (настоящий, а не картонный, на которого всегда можно положиться, которого можно о любой помощи попросить!) и нежно прикоснулся тылом кисти к её холодной, мокрой щеке. ЕГО всегда можно о помощи попросить, и он откликнется. И никто не посмеет напасть на неё из темноты, избить-изнасиловать-обозвать, пока она с Сашкой, со своим Сашкой. Пусть и не орёт он через забор, как некоторые: «Люблю тебя, Женька!», но любит. Молча, преданно, по-настоящему.
- Нет, конечно, с чего бы? – сердце ныло так, будто в него вбили острый осиновый кол. Сашка улыбнулся. Красивый он всё-таки, загляденье просто. Загляденье, да и только.
Тогда я только выписалась из больницы. Очередной приступ не удалось снять таблеткам, и мой заботливый папа снова закрыл меня в клинике. Три недели ада и визиты фиктивного мужа. Именно с его легкой руки и решающей подписи мое лечение проходило стремительно и без лишних вопросов. Кто станет слушать претензии сумасшедшей? В ушах до сих пор звучит его доброжелательный голос, пропитанный ядом.
- Сашенька, переезжай ко мне и будем решать вопросы без всего этого – обводит рукой палату – ты моя жена, к чему весь этот цирк.
- Это вы его устроили, Шевцов. Папенька постарался, чтобы его фамилию не полоскали на каждом углу, а ты? Что получил ты? Ты не из тех, кто совершает бескорыстные поступки. Деньги? Карьера?
- Сашенька…
- Алекс, Шевцов, и больше не смей называть меня Сашенькой! Что. Тебе. Пообещал. Отец?
- Зря ты так. Ты мне симпатична, Алекс, и меня бы устроил – по лицу мужчины пробегает похотливая полуулыбка - не фиктивный брак, скажем так. Тебя с твоим диагнозом, думаю, тоже.
Умно и грубо. Понимает, что я завишу от него. Продолжу заказывать истерики и упрямиться из клиники не выйду. Несколько месяцев одобренной заботливым мужем терапии, и я идеальная овощеподобная жена и дочь. Все счастливы?
- Хорошо. Мои проблемы тебе известны и переезд к тебе скорее всего все усложнит.
- Что ты предлагаешь?
Пакман пришел проверить чемодан.
– Никогда не поверю, что любовник не отвалил тебе денег.
Она молчала, лишь кусала губы.
Пакман тщательно перетряс всю одежду, залез даже в пачку прокладок, забрал большую часть украшений, и, наконец, добрался до сапог.
Она стояла, застыв как истукан, смотрела в пол и даже не дышала.
Он прощупал голенища и взялся за толстую платформу. Сильно нажал, подошва отскочила и пачка денег веером упала на кучу разворошенного белья. Такие же манипуляции проделал и со вторым сапогом.
Пакман повернулся и изо всех сил хлестнул ее по лицу. Голова дернулась, на щеке заалело красное пятно, но Она не произнесла ни звука.
Он пересчитал купюры, сложил в одну стопку и перетянул банковской резинкой, вытащенной из кармана.
– Всего двести тысяч евро, маловато, – недовольно сказал Пакман. – Ты поэтому попыталась утаить их от меня? Потому что такая мелочь не сильно уменьшит твой долг? Не забывай – цена твоей свободы ровно три миллиона евро. Принесешь, я тебя отпущу и оплачу лечение сестры.
– Когда-нибудь, я тебя убью, – равнодушно сообщила Она.
Он засмеялся:
– Не убьешь. Побоишься за маленькую девочку с веснушками и с кривыми зубками. Сестра ведь единственное живое существо, которое ты любишь. А я – единственная ниточка к ней.
– А ты вообще никого не любишь, – процедила Она.
– Я люблю дергать людей за ниточки и смотреть, как они пляшут. – Пакман поднялся и направился к двери. – Хватит болтать, приступай к работе. Досье на следующую жертву уже собрано. Обрати внимание, парень сильно тоскует по рано умершей сестре. Несмотря на удачный бизнес, он очень одинок. Легкая жертва при правильном подходе.
– Они все одиноки, – прошептала Она.
Шипя от мышечной боли, разогнула озябшие ноги. Попыталась встать, но с первого раза ничего не получилось, тело онемело и не желало слушаться.
Сделала пару глубоких вздохов, подняла голову. И спустя несколько минут мне все же удалось сесть. Отчего подвал пришел в движение и новая волна тошноты подкатила к горлу.
Сфокусировала взгляд и осмотрелась. Прямоугольное помещение. Серые голые бетонные стены, узкие окна под самым потолком.
В левом углу от железной двери находился унитаз без бачка. Рядом раковина, из крана, которой так противно капала вода. А рядом у стенки стояло около десяти пластиковых бутылей пятилитровой воды.
Повернулась и глаза натолкнулись на большой синий пакет около кровати. Рядом стояли две упаковки минералки в полтора литровых бутылках.
И то, что воды здесь было так много, наталкивало на одну очень тревожную мысль. Держать меня здесь будут долго, очень долго.
Твердая жесткая горячая рука сжимает сзади шею, вторая ползет по бедру вверх. Прямо к слабой резинке, на которой нижняя часть сов держится.
Открываю рот, чтобы возмутиться. А звука просто нет.
Сжимаюсь вся от ужаса, паники и бессилия, погребенная под ворохом наставлений, указаний, поучений и установок далекого детства.
«Нельзя возражать. Нельзя отказывать. Нельзя быть против.
Дыши ровно. Старайся расслабиться. Жди.
Все скоро закончится.
Терпи. Все пройдет».
Но я не…
Я же знаю, что все происходит не так! Что у нас с Сашей столько лет было не как мама сказала.
Мы же горели и согревались вместе. И нежность обволакивала, и тепло бежало во все стороны от соприкосновения двух тел. Нам же было хорошо?
Мы же можем…
- Зачем я тебе? Зачем? Никита, я - ничтожество, грязное, испорченное, ни на что не способное…Я больна физически и психически…Я - растоптана во всех смыслах…Посмотри на меня! Ну, посмотри же!
В агонии истерики девушка с оленьими глазами, выплевывает мне в лицо свою боль, в подтверждение своей правоты тонкими, практически прозрачными, руками скидывает с себя шелковый халат, под которым ничего нет кроме шикарного стройного тела, изуродованного пламенем огня, в который ее, истекающую кровью, кинули, и шрамов от окурков, которые об ее прекрасное тело тушили.
- Ты видишь?! Они уже не болят. Мне от них не больно. Моя душа мучается и страдает, потому что на ней такие же ужасные шрамы. Это они невыносимо болят, гниют и смердят! Смердят, потому что стыдно! От этого кошмарного стыда мне жить не хочется! Отпусти меня, Никитушка. Пусть я лучше сдохну под забором. Пусть меня убьют…Так будет лучше всем! Так мне будет лучше! Такие как я не должны жить!
С жестом мольбы девушка, как подстреленная птица, падает передо мной на колени. Я боюсь поднять на неё глаза. Мне стыдно за себя. Стыдно, потому что чувствую себя полным ничтожеством с мёртвой душой.
Невозможно было поверить, что Тим может с ней расстаться, но одиночество неумолимо расставляло всё по своим местам. Ломая хрупкие «а если», Лиса повторяла себе его слова «я не могу быть с одной долго». Значит, и неделя — это уже долго. Значит, и у счастья есть лимит.
Она снова погружалась в воспоминания, от которых сейчас становилось только больнее. Казалось, счастливее быть невозможно. Казалось, весь мир можно было обнять руками. Только зачем? Если хочется обнять одного его.
И сама она была «восхитительной» и «бесподобной». Но не настолько, чтобы остаться.
И почему же жизнь за неё отдать был готов, а вот прожить её с ней, спасённой — нет?..
Приложив ладони к стеклу, чтобы хоть что-то ощущать, Лиса не отнимала их, пока они не стали ледяными. Это помогало не путать реальность с кошмаром.
Едва дождавшись вечера, она уснула под действием снотворного.
А утро встретила с той же мыслью, что и вчера.
Он ушёл от неё. Остаётся только привыкать быть без него.
- А теперь ты послушай меня, деточка. Ты ворвалась в мою жизнь и не поинтересовалась, нужно ли мне все это? Я привык к одиночеству, ясно тебе? Я через многое прошел в этой жизни, пока ты в куклы играла и о принцах мечтала. Не знаю, что ты там вбила в свою безмозглую голову, но ты понятия не имеешь, что такое любовь! Тебя просто зацепило, что я не обратил на тебя внимания. Мечтаешь получить мое сердце, а что потом? Найдешь себе новую жертву? Спешу огорчить, нет у меня больше сердца! Там одна дыра! - прорычал Волков, смотря на меня с лютой ненавистью.
От его слов мне стало дурно. Под ребрами ныло, душа разлетелась в клочья. Волков не верил мне. Снова вспомнил о том, кто мой отец. Опять в его взгляде появилась ненависть.
- Я все поняла, Сережа. Мне показалось, что между нами есть взаимное притяжение. Иначе, зачем ты меня спас? Зачем пригласил в свой дом? Я не понимаю тебя! – выдохнула, пальцами потерла виски. - Желаю тебе счастливого Нового года. Прощай, - добавила, пытаясь удержать слезы.
Как же тяжело любить того, кому ты совершенно не нужен. Настоящая мука. Больно! Как выбросить Волкова из головы? Как вытащить его из сердца?
Сергей отошел в сторону, освободив мне проход.
- Мы не подходим друг другу, - заявил он, испепеляя меня взглядом.
- Говори себе это почаще! - огрызнулась я и прошла мимо него с высоко поднятой головой.
— Доброе утро, - говорит мне. — Не привычно тебя видеть в такой позе, на коленях мне больше нравится...
Не знаю, чего он ждал, что я зайдусь от смеха на его плоские шуточки?
— Как спалось? — спросил Мурадов.
— Доброе утро. А вы что здесь делаете? — задаю тупой вопрос, интеллект меня явно покинул.
Он улыбнулся и продолжил:
— Как тебя зовут?
— Нина, Нина Белова. — прошептала. Мурадом приподнял густые брови.
— Ну что же, Ни-на, будем знакомиться. — сказал, растягивая моё имя. У него был такой каменный вид лица, было ясно, это вовсе не вопрос.
— Не надо знакомиться. — преодолевая страх, проговорила. — Я вас знаю, вы — Мурадов Арслан Валиевич, являетесь меценатом университета, где я учусь.
— Верно. Нина, я сейчас буду задавать вопросы, а ты отвечать. — он говорил спокойно, не повышая голоса. — И мой тебе совет — говорить правду, если узнаю, или почувствую, что врёшь, а я узнаю, поверь мне, девочка. Тебе не понравится, я могу быть как добрым, так и очень злым дядей. Поэтому скажи мне правду, тебя подослали, чтобы соблазнить меня? Отвечай!
Кафе тут недалеко, совсем рядом. Я как слепая, спотыкаясь, добралась до него. И встала на противоположной стороне улицы, хоть одним глазком увидеть его. Встала за дерево и обняла его тонкий ствол. От него шел волшебный аромат, подняла голову вверх, цветущая вишня. Как красиво, как невеста на свадьбе. Только не я, я никогда не буду ею. Из здания кафе слышалась громкая музыка, гуляют. У меня подкашивались ноги, и кружилась голова. Наконец из кафе вышли молодые и гости. Алеша, мой Алеша, я больше никогда не увижу его, а рядом в красивом белом платье, Катя, такая счастливая. Я порывалась идти к ним, но чьи-то сильные руки остановили меня. И мне на ухо зашептал, я его сразу узнала, Иван. – Куда направилась, у тебя, что гордости никакой нет. Не любит он тебя, а я люблю и обещаю быть всегда рядом с тобой. – Он начал осыпать мое лицо, шею, губы поцелуями.
- Уйди, Иван, зачем ты ходишь за мной….. – но мои губы накрыла его рука.
- Не кричи, а то все услышат, хотя громкая музыка все перебивает. Пойдем, я отведу тебя домой, - и он подхватил меня под руку.
А у меня была, какая то пелена перед глазами, ничего не видела вокруг.
- Ну вот и пришли, проходи, у меня сейчас никого нет, мать уехала к сестре.
- Ты куда меня привел, - очнулась я, - уйди, я домой пойду!
И только теперь, смотря на эту напуганную и растерянную девицу поняла, что наверное это и было ее главной ошибкой. Она видела свою семью идеальной. Быт состоявшимся, жизнь благополучной настолько, что грех жаловаться. Все хорошо, к чему желать большего и бога гневить своими странными просьбами. Неужели она настолько ошибалась?
– Давайте, вопрос об аборте мы с вами решим в конце разговора. Вероника, вы пришли на прием к врачу. И я обязана вас принять. Как врач. Осмотреть. Ваше здоровье сейчас превыше всего. А остальное мы обсудим, как цивилизованные люди.
Подписывайтесь на наших прекрасных авторов, добавляйте книги в библиотеку и приятного чтения!
Люблю,
Ваша Марья
