Завороженный, с открытым ртом я впитывал каждый жест белокожей циркачки, каждую невероятную позу, в которой изгибалось хрупкое тело, насыщался случайными откровениями: вот она сдула прядь, спадающую на глаза, и та задорно подпрыгнула; свод ее маленькой стопы сверкнул в голубом свете особенно белоснежно, когда она перекидывала через кольцо ногу.
Как я возненавидел ее!
Разъяренное дыхание шумело в шлеме и висках, едва пар из ноздрей не валил.
Северянка, воровка, рабыня. Кто ты, мать твою, такая? Взялась откуда?
Думаешь, сможешь и дальше позорить великий Öктас?
Думаешь, я не найду способ забрать тебя?
Ошибаешься, о, как же ты глубоко ошибаешься.
Я глаз с тебя не спущу, циркачка.