Зейн напоминает мне правила: подчиняться его приказам беспрекословно; ни с кем не говорить, кроме него; ни на кого не смотреть, пока не попросят; отдаваться по первому требованию любому из мужчин; не плакать; не смеяться; получать удовольствие.
Последнее он произносит саркастически выгнув бровь, и мне внезапно резко, до тошноты хочется стереть с его лица это выражение хозяина жизни. Моего хозяина.
Рука дрожит, когда я вкладываю её в его широкую тёплую ладонь, выходя из сверкающего стразами нутра автомобиля, словно ожившая антикварная статуэтка из драгоценной флюоритовой шкатулки.
Вычурность. Сплошная вычурность.
И я всего лишь предмет роскоши. Но не тот, за который бьются состоятельные люди на мировых аукционах. А тот, что долго пылится в захламлённой квартире какого-нибудь сумасшедшего коллекционера, а потом случайно оказывается в руках эксперта, желающего лишь одного — продать подороже, но тайно, как нечто постыдное.