— Если кто-нибудь войдёт… — её голос сорвался на полуслове.
— Пусть входит, — прошептал он, и улыбка в его глазах была слишком дерзкой, слишком голодной.
Её спина чувствовала холодную гладь стены, а его ладонь — жар её кожи под тонкой тканью. Всё внутри протестовало: нельзя, неправильно, опасно. И всё же пальцы сами сжимали его рубашку, будто цеплялись за единственное настоящее в её жизни.
Она слышала за дверью шаги, далёкие голоса, шорохи. Но мир сжался до этой комнаты и его дыхания, до безумного биения собственного сердца.
— Анна… — он выговорил её имя так, будто оно было заклинанием.
Она закрыла глаза.
И позволила себе сорваться.